Когда счет идет на секунды - «Здоровье»

«Я видел солнце»

— Хотела спросить про рабочий день, который вы запомнили навсегда. Но, похоже, у вас каждый день такой.

— Действительно, таких дней много. Расскажу историю одного вызова, которым я вдохновляюсь. У нас был повод «боль в груди». В четыре утра мы приезжаем, пациентом был охранник. Собираем анамнез, спрашиваем, что случилось. Пациент говорит, что у него заболело в груди примерно 10 минут назад и он выпил какие-то препараты. Они ему не помогли. Мы сняли кардиограмму: там нарушение ритма, ничего критичного. 

Но бывает, что смотришь на пациента и уже все понимаешь. Пациенты с инфарктом миокарда выглядят типично. У них настолько сильная боль, что это видно по лицу. Я вижу, что нужно действовать быстро. Мы с напарником успеваем только поставить в вену катетер, дать препараты — и пациент теряет сознание, выдает фибрилляцию желудочков. То есть это состояние клинической смерти. Мы начинаем сердечно-легочную реанимацию.

Спустя две минуты пациент приходит в себя, открывает глаза и спрашивает: «А что случилось? Почему я на полу? Я что, упал?» Я смотрю на своего напарника, он смотрит на меня. Меня просто переполняют эмоции! Только что пациент умер — и уже он ожил. Объясняю ему: «У вас случилась клиническая смерть, но мы вас вернули назад». И мне всегда интересно в такие моменты спросить: «А вы видели что-нибудь?» Он задумался: «Знаете, я видел солнце». 

Заново снимаем кардиограмму. Там проявляются признаки инфаркта. То есть мы застали дебют! Инфаркт начался, но на ЭКГ еще не проявился. Мы пациента положили на каталку — и в машину. И он на каталке еще раз выдает фибрилляцию, еще раз умирает. Мы даем разряд. Он снова приходит в себя. Тот же сценарий: опять не понимает, что случилось. Мы его привели в чувство, в машину закатили, все сделали как надо и живым довезли до стационара. Потом уснуть не могли!

Конечно, мне была интересна судьба этого пациента. Его прооперировали в тот же день и через несколько дней выписали живым и здоровым. Пусть он нас не вспомнит, но то, что он выжил, для нас лучшая награда.

— Что происходит у вас внутри во время таких вызовов?

— На вызове нельзя поддаваться эмоциям. Организм так настраивается, что работаешь с холодной головой. И в моменте я не переживаю. Просто руки делают, потому что я знаю, что делать.

А вот уже потом, когда ты пациента полечил и сдал, когда адреналин отпускает и хочется спать, начинаешь анализировать. Не все же ситуации успешные. Иногда люди умирают. Сначала я очень переживала: «Я же сделала все, что могла. Почему он все равно умер?» Но потом стала понимать, что нельзя брать на себя ответственность за все. Пациенты разные. Он вел такой образ жизни или не обследовался, не лечился, а тут с ним случилась эта ситуация. И наша задача — помочь ему в этот момент. Не нужно себя ни в чем винить, иначе это путь к выгоранию.

«Ходил, радовался жизни — и умер»

— Если по-простому: что такое клиническая смерть?

— Есть клиническая смерть, есть биологическая. Клиническая — это смерть, которую мы можем обратить. Мы действуем по протоколам и стараемся пациента вернуть. А биологическая смерть — когда мы приезжаем, например, на вызов, а пациент без сознания: накладываем монитор, смотрим, а на мониторе уже асистолия — прямая линия, сердце не бьется. И у пациента признаки биологической смерти: сухая роговица, трупные пятна по телу, окоченение. Понятно, что здесь реанимацию уже делать не будешь. 

— А сколько критично по времени?

— Считается, что после пятой минуты мозг уже не вернется в прежнее состояние, даже если реанимация успешна. Но случаются чудеса. Коллеги рассказывали, что и после 30 минут реанимации пациенты возвращались к жизни как ни в чем не бывало. Поэтому мы должны до конца делать свою работу. Клиническая смерть может случиться на фоне чего угодно. Это может быть инфаркт. Или действие веществ — алкоголь и не только. Есть раздел, так скажем, клинических смертей, которые часто бывают у молодых пациентов по неизвестным для нас причинам. Например, были патологии, о которых сами пациенты не знали. Только так можно объяснить, почему умирает 20-летний парень, который ничем не болел и у которого нет никаких хронических заболеваний. Есть такое понятие, как внезапная сердечная смерть, когда здоровый пациент ходил, радовался жизни — и умер.

— Помните свой первый вызов, когда столкнулись с клинической смертью? 

— Это было страшно, потому что молодой пациент и много факторов сыграли против него. Нам дали непонятный адрес: условно, пятый дом слева, с краю у леса. Там было несколько пострадавших, послали несколько бригад сразу.

Тот, кто вызывал скорую, не мог четко сказать, где они находятся. Он плохо разговаривал по-русски. Потом оказалось, что назвал не ту улицу и вообще не тот дом. В итоге мы их нашли. Бригады разобрали всех пациентов, нам тоже достался один — очень тяжелый. Он был в сознании. Мы его эвакуировали в машину, сняли ЭКГ, измерили давление, сразу поставили в вену катетер.

Пациент совсем не понимал русский язык и не мог ничего рассказать о своих жалобах, назвал только имя. Мы ориентировались на показатели. И просто в какой-то момент он умирает. Начинаем сразу сердечно-легочную реанимацию. Когда ты впервые с этим сталкиваешься, тебе страшно, в голове хаос. Но плюс в том, что именно массажу сердца нас учили всегда и везде, на каждом курсе университета. 

Мы работали в бригаде втроем, вызвали на себя бригаду, потому что тогда я работала линейным врачом. Приехала бригада реаниматологов, мы доставили пациента в стационар. Но это был очень тяжелый пациент. 

— Вы проникаетесь сочувствием?

— Есть мнение, что все врачи становятся циниками, черствыми. Не без этого. Но это наша защита. Я сама по себе эмпат, мне иногда сложно сдержать эмоции. Но я научилась их более-менее контролировать. У нас за сутки может быть 20 вызовов, и если я буду себя полностью отдавать каждому пациенту каждую смену, от меня самой ничего не останется. Раньше я думала, что к смерти привыкнуть невозможно. Ключевое здесь, наверное, не стать циником. И нужно как-то себя поддерживать. У меня, например, есть психолог. 

— Но тем не менее вы потом пытаетесь узнавать судьбу своих пациентов. Значит, это все-таки важно?

— Конечно. Мне интересно. Если я отвожу тяжелых пациентов и у меня есть сомнения, всегда стараюсь следить.

«Человечки в синих костюмах»

— Понятно, что вы как профессионал можете и умеете работать со всем. Но внутренне с кем или чем сложнее всего?

— С детьми. Казалось бы, уже есть опыт, столько лет работы, почти ничего не страшно. Но когда я получаю повод к вызову, условно, «без сознания», а это ребенок, у меня пробегают мурашки. Разные бывают ситуации — травмы, переломы, что угодно. Самое грозное у детей — судороги на фоне повышенной температуры. Тяжело, когда дети с врожденными заболеваниями. Да, мы оказываем помощь, но смотреть больно.

— Что делаете, если дети вас боятся?

— Хорошая тема! Все зависит от того, какой посыл дают родители. Бывают дети, которые не боятся. Они знают, кто мы такие, человечки в синей одежде. Допустим, приезжаем в детский сад, у ребенка случилась травма, мы его осматриваем. Подходит другой ребенок, поднимает футболку: «Послушай меня». 

А бывает, что приезжаешь на вызов ко взрослым, у них в доме дети. Детям же интересно, они начинают к нам в ящик заглядывать, что-то спрашивать, но родители начинают пугать: «Так, ну-ка уйди из комнаты, а то сейчас тебе укол сделают». Конечно, дети будут бояться и думать, что мы злые дяди и тети, которые делают уколы всем подряд без разбору. Поэтому кто-то боится, кто-то нет. И смотря какого возраста ребенок. Ребенку до двух лет не объяснишь, что вот сейчас я буду делать то-то и то-то. Ему страшно: незнакомый человек, непонятная ситуация. Если ребенок более смышленый, стараешься с ним разговаривать, показывать, что вот сейчас я сделаю так, тебе больно не будет. То есть нужно найти контакт.

— Поиграть?

— Или оставить какой-нибудь презент: «Сейчас горлышко покажешь, я тебе палочку оставлю в подарок». То есть новый шпатель, с помощью которого смотрим горло.

У нас есть несколько укладок для оказания помощи. Основная всем известна, это оранжевый чемодан, с которым мы ходим на вызов.

Есть реанимационная укладка, есть эпидукладка, травматологические, токсикологические наборы. Детская реанимация — отдельно. У нас есть акушерский набор, если нужно принять роды, такое тоже случается. 

У меня была интересная история, тогда я работала в Московской области. Повод был даже не экстренный — боль в животе, беременность, 25 недель. Мы ехали и думали, что, скорее всего, там угроза преждевременных родов. Заходим в квартиру с обычной укладкой, и я понимаю, что женщина рожает. То есть она сама так и говорит: «А я уже родила». А я смотрю, у нее между ног ребенок, но еще не до конца вышел. 

Мы с фельдшером смотрим друг на друга: «Что происходит? Почему? У нас же был повод просто “боль в животе, 25 недель”». Мы приняли роды, она практически сама родила. Это было несложно, потому что, если беременность протекала нормально, женщина рожает сама. По сути, ей нужно просто немножечко помочь. Ребенок сразу закричал, родился здоровый малыш, я начала заниматься им, а мой напарник занимался женщиной. Мы оказали всю необходимую помощь и отвезли в роддом. 

Мне было очень интересно, я спросила у женщины: «А вы когда скорую вызывали, как вы повод озвучили? Почему 25 недель? Какой вообще срок?» Потому что когда мы зашли и поняли, что она рожает, первая мысль была, что у нее будет недоношенный ребенок и нужно будет оказывать ему реанимационную помощь. А она сказала: «Я не знаю, какой срок. Я не наблюдалась». Ну то есть она ни разу за период своей беременности не обращалась к врачу. «Почему?» — «Ну ковид же».

«Затрубить пациента»

— У вас в блоге много юмора. Например, видео под песню Шуфутинского, где вы как бы готовитесь к интубации при коме: «Раз, два, три, четыре, продолжаем». А кома — абсолютный ужас, с точки зрения обывателя. Как у вас это уживается?

— Без юмора в медицине невозможно. У нас есть свои подколы, когда медика поймет только медик. Если мы будем постоянно ходить серьезные, то как мы будем поднимать настроение себе, друг другу?

— По каким поводам можете шутить?

— … да по всем (смех). В каждом разделе медицины есть локальный жаргон. Например, заинтубировать пациента. Мы говорим «затрубить». Нормальный человек спросит: «Чего? Что это значит?» Или кишечная непроходимость. Мы говорим «непроход». Просто так легче друг друга понимать. Чтобы не выговаривать длинное слово, мы его сокращаем.

— Вызовы бывают смешными?

— Был у нас повод: «Повесилась. Дышит». Мы наготове, мчимся. Прозваниваю адрес: «Это бригада скорой. Мы сейчас едем к вам на вызов. Что у вас случилось? Кто повесился?» Мне отвечает спокойный голос: «Кто повесился?» — «Нам поступил повод “повесилась, дышит”. Что случилось?» — «Никто не вешался. У моей девушки приступ астмы».

Мы приезжаем, там уже полиция с автоматами, потому что на любой повод, который предполагает криминал или суицид, всегда приезжает и полиция. Мы вместе заходим, открывает девушка, с ней мужчина. Все хорошо. Я очень вопросительно на них смотрю: «Почему у нас такой повод?» Они начинают дико смеяться. А я тоже хочу посмеяться: «Вы можете мне рассказать, что происходит здесь?» 

Оказалось, девушка с мужчиной жили в квартире и у них в соседней комнате был ремонт. Ремонт делали люди, которые по-русски говорили и понимали плохо. Лето, жара. Рабочие попросили девушку сбегать в магазин за какой-то деталью. Девушка выбежала на улицу, на обратном пути пробежала мимо клумбы — и случился приступ бронхиальной астмы. 

Представьте: девушка забегает в квартиру, начинает задыхаться, держится за горло, это видят рабочие, а мужчины нет дома. Рабочие звонят в скорую и кричат: «Удушилась! Удушилась!» Диспетчеры воспринимают этот вызов как, видимо, «повесилась», направляют бригаду. Потом девушка спокойно сама себе купировала приступ ингалятором, но мы все равно ее осмотрели. С одной стороны, рабочие молодцы, что среагировали быстро: они не знали, чем она болеет, и сказали, как могли. Но, с другой, потом она писала объяснение полиции. 

— А есть ли у вас «постоянные клиенты»? Какая-нибудь бабушка, которая стабильно звонит раз в неделю. — Есть, но некоторые «постоянные клиенты» остаются на уровне диспетчеров. Я тоже работала на пульте и знаю, что есть такая каста пациентов, которым даже скорая не нужна. Они звонят, чтобы просто поговорить с диспетчером, рассказать, что вот они рассаду посадили, спросить что-нибудь… Спрашиваю: «Вам нужна бригада?» — «Нет-нет, мне скорая не нужна». 

Есть пациенты, которые вызывают нас регулярно плюс-минус по одним и тем же поводам. Например, пациенты с тяжелой бронхиальной астмой: у них часто бывают приступы, которые не получается купировать самостоятельно.

— Вы им уже, наверное, как родные люди.

— Это правда. Недавно у меня была такая пациентка, тоже с бронхиальной астмой. Пациентка удивительная, потому что она в пожилом возрасте стала рисовать, чтобы не сойти с ума, как она говорила. У нее в квартире все завешено картинами. Когда мы к ней приезжаем, она показывает: «Вот, я новую картину нарисовала». И это приятно.

Боли скорой помощи

— Человеку 25-30 лет, температура 37,5: «Приезжайте, пожалуйста». Какие еще боли у врача скорой помощи?

— Самая больная боль — это когда прохожие вызывают скорую людям, которые просто лежат или сидят на улице. Подойди сначала и спроси, окликни, поздоровайся: «Вам нужна скорая помощь?» Скорее всего, такой человек пошлет вас на три буквы, и в скорую вы звонить не будете. 

Но люди так не делают. Они просто вызывают скорую и говорят, что там где-то кто-то лежит без сознания. А повод «без сознания» — это как красная тряпка. Мы должны пойти на вызов со всем оборудованием: дефибриллятор, реанимационная укладка, обычный ящик, носилки, кардиограф. Но зачастую вызовы от прохожих — это когда на улице лежит человек, который перебрал с алкоголем и не дошел домой. И скорая помощь ему не нужна. Он либо сам встает и уходит, либо мы вызываем полицию.

— Когда еще точно не надо вас вызывать?

— Любые поводы, когда можно самому обратиться в поликлинику. Здесь по ощущениям: если понимаешь, что просто температура, признаки ОРВИ, то можно обратиться в поликлинику или позвонить в скорую и попросить консультацию. В диспетчерской есть старшие врачи, которые могут проконсультировать.

Или, например, пациент говорит: «У меня то-то и то-то, я не знаю, что мне делать». И если диспетчер понимает, что это не экстренные поводы, он может переключить на старшего врача, который решит, послать бригаду или нет. Иногда можно обойтись просто консультацией, пациента удовлетворят ответы на вопросы, он скажет: «Я все понял, мне бригада не нужна».

— У вас в бригаде несколько человек, кто за что отвечает?

— У нас четкие алгоритмы, у каждого свои обязанности. В каждой бригаде есть первый и второй номер. Первый номер — ответственный на смене. Если это врачебная бригада, понятно, что врач — всегда первый номер: он принимает решение, осматривает пациента, собирает анамнез, определяет диагноз, говорит второму номеру, что делать. Например, поставить катетер, снять ЭКГ. 

У нас в бригаде работают одни и те же люди, поэтому мы друг друга понимаем без слов. Но нет разделения, что «ты должен это делать, а я этого делать не буду». В экстренной ситуации мы всегда друг другу помогаем. И катетер я могу сама поставить, и ЭКГ снять, если это нужно. 

«Чем больше жести, тем интереснее»

— Как вы поняли, что медицина — это ваше? Верите ли вы в призвание?

— Наверное, верю. Но поняла не сразу. На первом курсе университета вообще хотела уйти, потому что было тяжело учиться. Первый курс, адаптация, много новых сложных предметов. А я сама из деревни, в 17 лет уехала из родительского дома в Москву. Оказалась одна в большом городе, жила в общежитии — резко наступила взрослая жизнь.  На третьем курсе я стала интересоваться клиническими предметами, потом понравились практики в больницах.

Я поняла, что в целом готова дальше учиться и получить диплом врача. А уже окончательно поняла, что это мое, когда устроилась на скорую помощь. И уже суперокончательно — когда пришла работать сюда врачом скорой помощи, когда стала ездить на экстренные вызовы. Я чувствую свою важность и вижу, что не смогла бы работать в другой профессии.

— То есть в школе вы еще не совсем представляли, что вас ждет? Кто помог принять решение?

— Направила меня больше мама. Она сама хотела быть врачом, но у нее не срослось. Есть такие истории, когда родители заставили пойти, потому что у них не получилось. Но у меня по-другому. Мама просто направила: «Не хочешь ли ты пойти в медицину?» 

Мне в школе нравилась биология. Почему бы и нет? В классе 7-м я точно приняла решение, что пойду в медицинский. А каким именно буду врачом, я тогда, конечно же, не знала. Сначала думала, что стоматологом. Я окончила школу у себя, потом два года училась в медицинском классе в лицее. Поступать в университет было сложно. Сейчас, наверное, еще сложнее…

— Какой крови это стоило?

— Очень много слез и нервов. Большой конкурс, а мой вариант — либо бюджет, либо целевое. Родители сказали: «У нас нет денег тебя учить платно. Значит, пойдешь в колледж на медсестру». А я окончила 11 классов, я не хочу учиться на медсестру! Все силы я вложила в то, чтобы окончить лицей с золотой медалью, потому что она давала дополнительные баллы. Я много училась, старалась, сдала ЕГЭ. 

В некоторые вузы я легко прошла на бюджет. Но мечтой была Москва. Я люблю этот город и всегда хотела жить и учиться здесь. Появилась возможность взять целевое направление. Там тоже возникли свои трудности, но в итоге я его отвоевала и окончила по целевому.

— Про учебу в медицинском ходит много ужасов: огромная нагрузка, многие понимают, что им, например, мешает брезгливость.

— Я в целом не брезгливый человек, потому что я из деревни. Мы были с самого раннего детства приучены к труду. У нас есть свое хозяйство — и куры, и огород. Я думаю, что в деревне человек не может быть брезгливым. У меня с этим точно не было проблем. 

Чем больше жести, тем интереснее! И в морг я хотела попасть. Конечно, некоторые одногруппники отсеивались на первом-втором курсе. И это круто, потому что есть люди, которые все равно учатся до конца — родители заставили, стыдно уйти или еще какие-то причины.

По профессии я хирург. Большую часть своей ординатуры я провела в отделении гнойной хирургии. Это про ампутации конечностей, про диабетические стопы, флегмоны, абсцессы. Пока училась, я могла по запаху гноя определить, насколько долго у пациента зрел абсцесс. По запаху гноя можно определить возбудитель. Мы сами ампутировали конечности. Таких операций я сама провела достаточно. Там ничего сложного нет — и брезгливости у меня это никогда не вызывало.

«Мы выживали как могли»

— Вы пошли работать на скорую на четвертом курсе. Почему?

— Когда случился ковид, нас отправили на дистанционное обучение. Ситуация подходила к своему пику. И стали обзванивать студентов старших курсов, предлагать работу в стационарах, лаборантами и на скорой помощи. У меня были одногруппники, которые говорили: «Почему я должен работать?» Были те, кто боялся заразиться, и это нормально, человеческий страх. Что делала я у родителей в деревне Ждала, когда мне кто-то позвонит, чтобы я уже пошла работать!

— Не боялись заразиться? 

— Нет. Я понимала, что рано или поздно это со всеми случится. И я очень мечтала, чтобы мне позвонили именно со скорой. Мне позвонили, предложили работать. Даже не важна была зарплата, я просто сказала: «ДА!» Быстро собрала документы, мне выделили гостиницу. Но, конечно, было страшно. В Москве — Сайлент Хилл какой-то: ни души, на улицу можно только по пропускам выходить.

— Работали, наверное, в ковидных костюмах?

— В жару — ужасно. Но на скорой еще нормально, потому что после вызова мы их снимали, обрабатывались. На пятом курсе я параллельно работала и на скорой, и в ковидном госпитале медсестрой. Там проводили в этих костюмах целые сутки. Могли выходить из красной зоны на два перерыва, ночью и днем. Мы выживали как могли.

«Выходные иногда не выходные»

— Есть мнение, что работа на скорой — мужская, потому что она тяжела физически. Согласны?

— Работа изнашивает. Но если вы посмотрите, большая часть коллектива — женщины. Да, есть тяжелый физический труд, потому что бывает нужно, например, спустить к машине тяжелого пациента. Но в целом нет. Я не считаю, что это мужская профессия. Женщины тоже отлично справляются.

— Как проходит ваша смена?

— Я работаю сутками. В 8 утра заступаем на смену, расписываемся в журналах, осматриваем машину, проверяем оборудование — это называется «принимаем бригаду». Регистрируемся в планшете. Всё, мы встали на линию. На планшет нам поступают вызовы. У нас два официальных обеда, так скажем: днем и ближе к ночи.

Число вызовов зависит от сезона. Обычно осенью и зимой вызовов намного больше, потому что люди чаще болеют. Весной-летом поспокойнее. В среднем может быть 12–17 вызовов за сутки.

— Привыкли ночью не спать?

— Привыкла к суточной работе. Работать в графике 5/2, наверное, я бы не смогла. Это же каждый день ходить на работу, ужасно (смеется)! А так сутки отработал и потом выходные. Минимально — два выходных между сменами, максимально может быть пять.

После смены обязательно нужно выспаться. На день после суток я стараюсь ничего не планировать, чтобы набраться сил, поспать, поесть здоровую еду и потом заняться своими делами. Помогают прогулки на свежем воздухе — просто выйти и ходить, дышать. Но еще я преподаю ЭКГ онлайн, поэтому выходные иногда не выходные.

— Сколько вы спите?

— Стараюсь спать по восемь-девять часов. Но после смены могу завалиться спать до самого вечера, и потом нарушается режим. Это минус: просыпаешься вечером, полночи не спишь, засыпаешь поздно, потом встаешь поздно — и так по кругу. Идеально после смены поспать три-четыре часа, заставить себя проснуться, чтобы потом нормально уйти в ночной, здоровый сон. Так получается, к сожалению, не всегда.

— На вызовах пациенты ждут, что вы будете сильной, что вы им поможете. Я видела у вас в блоге, как вы сами делаете ремонт: можете собрать комод, шкаф, что угодно. На кого вы опираетесь, когда вам самой нужна поддержка?

— У меня есть друзья, мои родные, сестра, психолог. С друзьями стараемся куда-то выбираться, особенно в теплое время года. Но у меня все друзья медики, то есть коллеги, и мы опять же обсуждаем работу. 

— Как бы вы выразили суть своей профессии?

— Спасение.